Маршрут Дорога тишины под Минском. Советы того, кто по нему прошёл

«Дорога тишины» — пешеходный маршрут в часе езды от Минска. Он делится на две тропы — Южную и Северную — по 40 км каждая. По идее, вы должны взять рюкзак с палаткой и всем необходимым дней на пять и пройти по дороге своими ножками. Журналистка Елена Бабич и фоторепортёрка Катя Гордеева отправились в путешествие по маршруту и поняли, что его профит вовсе не в достопримечательностях. А вот в чём.

Мы решили попробовать преодолеть маршрут в конце ноября для того, чтобы в нашем пространстве не осталось ничего, кроме дороги — ни отличной погоды, ни зелёных лесов, ни костров с шумными компаниями. Это должно было помочь понять, почему люди выбирают пешеходные маршруты «без спецэффектов» в качестве вида отдыха. Было бы честно пойти пешком по всем правилам, но главное правило холодного времени года — всё-таки ехать на машине. Путешествие по кругу Раков – Ивенец — Раков заняло два дня.

Сезон графики

Около храма Преображения в Ракове стоит зелёный стенд с крупными картинками-метками и надписью «Дарога цiшынi». Еще 38 похожих можно встретить на протяжении всего маршрута. К ноге стенда прилип домик а-ля скворечник. Внутри — «паспорта путешественника» и печать с видом Ракова. Берёшь «паспорт», ставишь туда печать и идёшь по маршруту искать такие же домики в разных знаковых местах дороги. Дальше Волма, маленькие деревни и Ивенец. Почему-то приятно, что здесь этот «скворечник»: кажется, что насчёт тебя есть какой-то план. Кто-то всё продумал, и можно быть спокойным.

Немного солнечно, туманно и холодно, приходится купить перчатки в раковском магазине. Куда здесь пойти? В храме пусто и гулко, как в колодце. Женщина гремит жестяным ведром и моет пол так слышно, что кажется, будто колокола не смогли бы её перезвонить. Снаружи тоже почти нет людей. Мы идем на католическое кладбище, гуляем среди мокрых готических памятников и красно-коричневых кустов. Мне кажется, что это парк, и здесь хорошо.

Мы не зависаем надолго в Ракове, потому что завтра собираемся вернуться. Садимся в машину и едем по направлению к Волме. Примерно каждые 10 минут приходится останавливаться, потому что нет никаких сил проехать мимо болотцев в низинах, оголившихся перед зимой, мимо коричнево-дымчатых холмов и зарослей тысячи деревьев. Только в ноябре видно, как активно бобры наводят здесь порядки и как много всего разного на самом деле растёт на земле, которая летом видится полотном однообразной зелени.

Внезапное появление Японии

Деревня Душково в семи километрах от Ракова. Мы видим отметку «каплица» на карте в сматрфоне и идём её искать в реальности. Видно, что нужно подняться на небольшую горку, там желтеет что-то деревянное, — кажется, нашли. Каплица закрыта на амбарный замок, она здесь вообще какая-то инородная. Рядом — серые развалины, которые в пейзаже мокрой природы куда больше впечатляют. Это то, что осталось от старой усыпальницы. Если бы мраморная плита с именем была целой, а не расколотой, как весенний лёд, — на ней можно было бы прочитать, что здесь покоится генерал армии Великого Княжества Литовского Кароль Моравский. Это командующий восстанием Тадеуша Костюшко на этих землях и вообще тот ещё авантюрист.

Крипта перекошена, внутри свалка. Зато на фасаде спят четыре огромные лампады из радужного стекла. Когда становишься спиной к каплице, понимаешь, что ты на холме. И что вокруг всё тоже — холмы. И что это совсем не та плоская Беларусь, к которой ты привык. Местность, через которую проходит вся Южная тропа, нетипично холмистая. Кажется, мы осознали это сейчас у каплицы. Собственно, необычность рельефа — одна из причин, по которой тропа проходит здесь.

Я смотрю вперёд на один из холмов и в секунду понимаю, что именно мне всё это время напоминали здешние пейзажи. Бордовый деревянный дом с белыми окнами и белой крышей, как бы обведённый мелом, в компании двух здоровенных жёлтых деревьев спит на широкой горе. За этой горой — другая, покрытая метёлками ещё более высоких деревьев в тумане. Все на свете японские картины и стихи, которые я встречала в жизни, хором встают перед глазами. Теперь это видится так: хижина среди гор, два растрёпанных гингко и бесконечное одиночество.

Мы бегло просмотрели сайт «Дороги тишины», чтобы больше удивляться по пути, и теперь кайфуем от этой нарочной спонтанности. Похоже, этот маршрут можно каждый раз пройти по-новому.

То, что раньше было усадьбой шляхетского рода Ваньковичей, теперь — экологический информационно-образовательный центр «Волма». Ворота прямо с трассы распахнуты в приусадебный парк, такой же графичный, как весь сегодняшний день. Мы рассчитывали остановиться здесь на ночь.

На сайте центра предлагают комнаты по огненным ценам, самая высокая из которых — 14 белорусских рублей. Накануне мы хотели забронировать номер, но в трубке ответили: «Мест нет». Пытаемся вживую понять, на самом ли деле тут такой туристический ажиотаж. Проходим по парку, где сначала ни души, а потом только пара строителей, трудящихся над зданием усадьбы.

Мы впустую дёргаем несколько дверей, потом приходим к главному зданию — и удача. Дверь открыта, но внутри никого. Прошлись по коридорам, заглянули в номера — пусто. Какой-то строитель зашел вслед за нами, бросил жилет в тележку с кучей рабочей одежды и один небрежный взгляд на нас. Всё. В коридорах темно, красная кнопка горит рядом с дверью «Лаборатория». Либо мы внутри фильма-катастрофы, либо тот, кто придумал название «Дорога тишины», знал, что делал. Пока на этом маршруте мы не встретили почти никого. Какое-то пространство без людей.

Дом, заблудившийся во времени

Волмечка — это не ласковая Волма, а совсем другая деревня неподалёку. Здесь тоже беда с количеством людей, но один точно есть. Сергей Юшкевич — координатор проекта «Дорога тишины». Это он придумал, что маршрут должен проходить в этих местах, накопал кучу здешних достопримечательностей и исторических сведений. Потом согласовывал маршруты, метки, стенды.

Сергей упал в кресло посреди деревенского дома в Волмечке. Здесь пока только деревянные стены , камин, стол, накрытый старой плюшевой скатертью, и коврик для уюта. Это дом, где жила бабушка, мама и другие родственники Сергея. Парень выкупил его у родственников, теперь превращает в современное жилище. Не будь дома, возможно не было бы и «Дороги тишины».

«Раньше дом ассоциировался с местом, где мы садим огороды. Но мама столько историй рассказывала об этих местах, что я начал понимать: это родное, важное почему-то. А когда стал его ремонтировать, то увидел, что дом живой».

Недалеко от Волмечки до 1939 года проходила граница между Западной и Восточной Беларусью, поэтому в этих местах всё было смешано в пёстрый коктейль: православие, католичество, бедность, богатство, поляки с белорусами, торговля с контрабандой.

Мама Сергея знает гору историй про Раков и окрестности, случавшихся со времен приграничья. Сергей рассказывает, как она с родственниками ходила из Волмечки на службу в раковский храм. В полночь выдвигались, к утру были на литургии.

«Пешком ходили. Мама рассказывала, что она устроилась «в контору» в Волме — в колхоз, значит, бухгалтером. И ей надо было в Воложин ходить, и в Раков, Ивенец. Через лес, босиком и пешком. Я из Ивенца в Раков прошел один раз в ботинках и еле жив остался».

Когда решили сделать «Дорогу тишины», Сергей понял, что раз уж заниматься маршрутом, то тем, который тебе хорошо известен. Южную тропу «начертили» в родных местах Сергея, она проходит через его дом в Волмечке. Северная проходит по лесам около реки Ислочь так, чтобы вся «Дорога тишины» превратилась в круг и можно прийти в то место, откуда вышел.

Вообще, в Беларуси около 600 экологических троп, но это либо маршруты, известные в узких кругах, либо существующие для галочки. Сергей говорит, что хотелось сделать что-то более привлекающее внимание людей.

Медитация по-белорусски

Как-то осенью Сергей Юшкевич прошел Южную тропу «Дороги тишины» один. Приехал из Минска в Ивенец, оставил там машину и пошел пешком в Раков. «Я хотел сделать себе больно. Прошёл за день сорок километров и чуть не помер. Нельзя столько идти с непривычки, потому что начинают сильно болеть ноги. Потом ещё будешь неделю хромать. Наверное, я тогда пошёл пешком по этому маршруту, чтобы причаститься к состоянию других людей на тот момент. Со стороны это выглядело глупо, что чувак вот идёт. А как человеку объяснить, что ты идёшь потому, что тебе плохо? И чтобы справиться с этим, не так много способов иногда. Люди не привыкли спокойно относиться к своему времени. Но если всё-таки попробовать так отнестись, то есть шанс попасть в какое-то новое состояние. А значит выйти из другого — которое тебя расстраивает, например, или которое наскучило».

— Про что эта дорога для тебя?

— Прозвучит пафосно, но я думаю, про Беларусь. У меня, например, недостаток любви к родине. Но именно эти места — они красивые! По-другому не могу сказать. Я люблю горы и всё такое, но здесь твоё — твои горы. Просыпается эта любовь. И спокойствие — ты дома.

— Какая Беларусь?

— Вот такая, как этот маршрут в каком-то смысле. Негде переночевать, странные места, недружелюбные отчасти. Но всё-таки немного другие. А в понимании многих наша страна — это сплошное унылое пространство.

— Это тоже унылое пространство.

— Да, ты идешь просто потому, что тебе нужно идти, и вокруг, бывает, нету ничего. Наедине с собой начинаешь по-другому относиться ко всему вокруг. В какой-то момент думаешь: «Какого я вообще пошёл? Зачем я это делаю?». Это тоже психотерапия такая. Неизбежная.

От Ивенца до Волмечки Сергей дошёл легко, а потом сделал марш-бросок — пять километров до Волмы. А после неё стало совсем тяжело. Последние километры он, считай, полз. В Ракове сел на маршрутку и вернулся за машиной в Ивенец. Когда её завёл, понял, что отправится не в свою тёплую минскую квартиру, а в полуразобранный дом в Волмечке.

Северная тропа

Почему обыденное кажется уникальным в пути

Катя стучит в низкую дверь ивенецкой гостиницы, но глухо, дёргает за ручку — заперто. После «фильма-катастрофы» в Волме, отсутствие людей кажется почти логичным. По дороге мы пытались дозвониться в гостиницу, потому что неплохо было бы найти ночлег, но никто не ответил. Практика показывает, что это путешествие целиком про импровизацию.

Вернусь! И друзей приведу!

По словам Александра, пройти Дорогу Тишины сможет каждый человек в нормальной форме, без специальной физподготовки. Северная тропа – о единении с природой (но летом будет много туристов), Южная – о людях и деревнях (но в непогоду идти тоскливо: полевые пейзажи, ветер, немного пусто).

Через минуту стука нам открыли. В проходе появилась стройная блондинка лет сорока, в домашних лосинах и футболке. Блондинка зависла на пару секунд и наконец сказала, что поселит.

Без чеков и анкет мы получили один номер на двоих в совершенно пустой гостинице, похожей на старое студенческое общежитие, из которого все уехали на каникулы. Только хуже: туалет в конце коридора, душа нет, вода с тухлым запахом, на столе кувшин с заплесневевшей крышкой. Остальное терпимо. Снаружи это здание совершенно розовое и остеклопакеченное, но внутри — коридор в пятидесятые. «Аттракцион» обошелся нам в 40 рублей на двоих.

Субботним ноябрьским вечером в Ивенце так же темно и холодно, как и в любом другом месте, поэтому нет желания искать достопримечательности на карте «Дороги тишины», к тому же мы уже поняли, что это маршрут не о них.

«Еврейские захоронения» — это не какое-то особенное место, а весь лес

Утром мы как пришпоренные убрались из гостиницы куда подальше, объехали все ивенецкие точки на маршруте и поняли, что кладбища нам и здесь интереснее всего. Наверное, путешествие, фишка которого — отсутствие людей, само по себе провоцирует искать безлюдье.

С кладбища у костёла Святого Алексея мы ползём на машине по лесной тропе маршрута. Где-то тут стоит отметка-звёздочка «Еврейские захоронения». Во время Второй мировой фашисты убили здесь 600 детей и 200 стариков, где-то должны быть братская могила и памятник.

Захоронение отмечено звёздочкой среди леса, памятник — в другом месте, ближе к трассе, куда нам ещё предстоит выехать. Остановившись перед ней, мы вышли из машины и начали искать захоронения. Минут 40 кружили возле «звёздочки», находили обросшие мхом булыжники, плиты, принимали их за могильные, но вскоре понимали, что это просто мусор. Отходили друг от друга на километр, ломали ногами сухие прутья. Психанули и добрались до места, которое один в один соответствует точке на карте, но нашли там то же, что и везде, то есть ничего. Упёршись руками в бока, я выдохнула: «Кажется, на этом маршруте нет не только живых людей, но и мёртвых».

Катя завела машину, мы отправились к памятнику. Добравшись до придорожного указателя на него у трассы, мы вдруг прозрели, что «еврейские захоронения» — это не какое-то особенное место, а весь лес, который мы только что измерили шагами.

Минималистичный чёрный прямоугольник со звездой Давида, пёстрые лампадки у подножья. Это памятник, но нет, всё-таки — не это. Внутри ограды не только он, но ещё длинный-предлинный газон, на котором ничего не растёт, кроме травы. Просто выкошенный пустырь, в конце которого — плита. Возможно, это образ могилы, но почему она такая длинная? И такая пустая. Почему, чтобы найти это место, нам пришлось избегать пол-леса, затем подняться на горку с трассы, затем пройти по ровному, а теперь ещё вот — триста метров голого газона. И увидеть в конце обыкновенную плиту, на которую, кажется, и смотреть нет резона. Всё это время мы шли по пустоте, где ни видов, ни людей, пришли и нашли — пустоту, но моё сердце в восторге, а голова полна мыслей.

Я увидела этот газон и поняла всё про такие путешествия: новые мысли и чувства приходят к тебе не от того, ЧТО ты видишь на пути, они приходят просто — по пути. Поэтому дорога должна быть долгой. А если ты пойдёшь пешком, то такой она и будет.

Если ёлки вырубить дважды

Мы уже едем по трассе в Раков. На этой дороге есть ещё одно место, которое, кажется, нужно увидеть. И снова это захоронение. На деревенском кладбище в Тупальщине стоит часовня-усыпальница шляхтичей Жабровских. Они раньше владели этими землями, а после восстания Калиновского попали в немилость и всё потеряли. Кроме почти исчезнувших, вросших в землю могильных плит и новых захоронений, рядом есть одно самое заметное — могила Винцента Дунина-Марцинкевича.

Это единственное кладбище на таком высоком холме, которое я когда-либо видела. Пока Катя снимает драматурга в профиль, захожу за усыпальницу, смотрю вниз с горы на трассу, на плиты, сползающие по склону, будто они сами там выросли — как деревья. Мне кажется, что весь наш маршрут — это метафора старинной дороги, которую хотели заасфальтировать, чтобы и следа не осталось от прошлого, но что-то пошло не так. Как будто историю Беларуси здесь похоронили. Засыпали слегка землёй, но местами она всё равно пробивается вот этими плитами.

«Цi можа адсталы народ зрабiць такую генiяльную рэч?»

Мы хотели зайти в арт-галерею Феликса Янушкевича, но не смогли. Это суперизвестная галерея и музей истории в одном флаконе, созданный братьями Феликсом и Валерьяном Янушкевичами — художником и скульптором. Постепенно галерея превратилась для Феликса в семейное дело, и теперь уже сложно сказать, что это — музей или дом.

А потом мы просто встретили самого Феликса на улице в синей куртке, замазанной краской, и в разноцветных рабочих перчатках. Всё засыпанное землёй и отброшенное временем Феликс здесь очистил и осознал. Не помню, чтобы когда-нибудь видела у человека столько предметов — столько мелочей, собранных в одном месте по принципу «я вижу в этом прекрасное и важное».

Вчера Феликс отправил нас лесом, но сказал обязательно приезжать сегодня, потому что «пасля гэтага месца ўжо не мае сэнсу кудысьцi ехаць». Сейчас мы снова в Ракове, и у нас экскурсия от Феликса. Здесь ещё шесть человек, откуда они взялись неясно, но и не важно. Феликс называет всех по именам, чтобы не отвлекались, и нам этого достаточно. Он так спешит сказать много, что слова неуловимы, а то и непонятны. Но со временем мы влипаем в его терпкий сироп, как мухи, которые попались в старинную стеклянную ловушку из его коллекции.

Феликс трогает каждый предмет, о котором рассказывает, за каждым — гораздо больше, чем предметность. У него всё как, например, флаг или крест — за вещью стоит больше, чем видно глазами. В основном вещи своим языком говорят о том, кто такие белорусы, вернее о том, кем они были. «Цi можа адсталы народ зрабiць такую генiяльную рэч?» — всё время говорит, и ещё повторяет: «Такая была цывiлiзацыя!» Сквозь этот рассказ прошита неизбежная мысль: всё это исчезло.

Идеал странника в Японии всегда связан с практикой художника. Дорога должна бросить отблеск — «югэн» — на творчество последнего. Возможно, лишь на миг, возможно, один раз за год. У художника должно быть полное доверие к тому великому неописуемому и непознаваемому, что становится причиной его удивления. Так, с помощью скитаний в Японии осмысливалась непостижимость мира. Сколько секунд в путешествии мы осознаём, что мир по-прежнему непостижим, столько же секунд счастья мы испытываем. Но нельзя высчитать заранее, где встретятся эти секунды. Просто путешествие должно быть долгим. Как творчество, как овладевание мастерством, как совершенствование, как пеший поход — как дао.

На втором этаже галереи Янушкевича огромная скульптура Адама Мицкевича почти упирается головой в потолок. На стенах столько картин, что можно всю жизнь говорить о них с Феликсом, но всё равно мы оба умрём раньше, чем закончим. Феликс опять вырывает взглядом любую, на ней мальчик в соломенной шляпе и с глазами Сократа закинув ногу за ногу сидит на обрыве. Феликс машет на картину и говорит уже почти отвернувшись от неё:

— Намаляваў у восемдзесят другiм годзе да стагоддзя са дня народзiнаў Коласа i Купалы. Гэта маленькi Якуб Колас, Кастусёк, сядзiць на Нёмне i ўжо трыццаць дзевяць год шпуляе ў ваду вось гэты каменчык. Так робiцца звычайная мастацкая практыка.

«Так же “робiцца” и пешее путешествие», — думаю, глядя на Коласа.

Текст: Елена Бабич
Фото: Катя Гордеева